.-- Но люди, но мирные жители?-- Боже мой! я уже тысячу разъ повторялъ вамъ, что ихъ нѣтъ, что они исчезли, подобно листьямъ развѣяннымъ осенними аквилонами. Кое-гдѣ только -- согбенные нуждой, томимые голодомъ, блѣдные, подобно Ларвамъ древняго Тартара, блуждаютъ толпы Болгаръ вкругъ пепла раззоренныхъ лачугъ своихъ, или вооруженные съ ногъ до головы, служатъ правовѣрнымъ, гяурамъ и очень часто самимъ себѣ -- не ради какихъ нибудь сминдиридовскихъ прихотей, но для удовлетворенія крайнихъ, животныхъ потребностей человѣка. -- "Пусть гибнутъ!" вскричалъ бы съ адскимъ смѣхомъ какой нибудь невѣжа -- Мельмотъ; -- "аминь!" -- шепнулъ бы съ райской улыбкою какой нибудь вѣжливый дипломатъ; а я мимоходомъ замѣчу, что обвѣшенные оружіемъ, здѣшніе Болгары говорятъ еще вашему воображенію о своихъ воинственныхъ Крумахъ, о времени дикихъ торжествъ, о трепетѣ Византійской Имперіи передъ мечами отцовъ ихъ.-- Добрый народъ сей замѣчателенъ очень во многихъ отношеніяхъ. Со временемъ (если впрочемъ наша занимательная пепреписка не исчахнетъ отъ умственной апоніи), Болгары могутъ еще явиться на сцену съ нѣкоторыми довольно любопытными подробностями.

   Оканчивая письмо сіе, я хотѣлъ было паки-и-паки приступить къ прерваннымъ Болгарами извиненіямъ; но къ чему такъ долго оправдывать путоту сихъ путевыхъ записокъ, пустоту страны, въ коей тревоги пылающихъ битвъ суть въ настоящее время единые, судорожные признаки жизни! Развѣ изъ одного только уваженія къ общимъ, перебитымъ мѣстамъ и фразамъ продекламировать вамъ, что въ той самой странѣ, гдѣ ратники древней свободы и угнетенія оглашали воздухъ своими бранными криками; гдѣ центуріонъ римскій расхаживалъ предъ орлами когортъ, колебля свою виноградную лозу; гдѣ доблестный Тарса, великодушный Турезисъ пролили всю ѳракійскую кровь свою на могилу пораженнаго въ сердце отечества -- тамъ, въ тѣхъ cамыхъ долинахъ, на гребнѣ тѣхъ самыхъ горъ сверкаютъ желѣзные лѣса пикъ и штыковъ русскихъ. Фавны и Дріады ѳракійскія! какова подъ лучами вашего солнца заунывная пѣсня о снѣгахъ московскихъ?-- Но хороводы божественныхъ Нимфъ ужь не не кружатся въ дубравахъ стариннаго Гемуса; одна только подруга Нарциссова шлетъ долгій, унылый отзывъ свой на визгъ русскаго ядра, на грохотъ русскаго барабана.

   Завтра, или непремѣнно послѣзавтра я отплываю въ Сизополь; покидаю Деспину, говорю прости своимъ мимолетнымъ химерамъ и радостямъ! Новая даль, новое пространство моря, опоясаннаго всѣми скалами балканскими, отодвинетъ меня отъ васъ и отъ родины. Къ чему, на какой конецъ вся эта уморительная возня и скитанье? -- Такъ-съ! Я право самъ не знаю, равнымъ образомъ, какъ не знаю того, зачѣмъ прозябаю на свѣтѣ... Въ прологѣ Тарара, кажется, какой-то Геній вопрошаетъ тварей еще не существующихъ: желаютъ ли они родиться? "Ни мало!"-- Вотъ что можетъ быть отвѣчалъ бы и я въ подобномъ случаѣ. Было, однако, время, когда и моя честолюбивая особа терзалась желаніемъ играть какую нибудь роль въ свѣтѣ, не для того, безъ сомнѣнія, чтобы порхать передъ толпой мотылькомъ златокрылымъ, но въ надеждѣ развернуть пламень полезной дѣятельности, которая столь неукротимо рвалась когда-то изъ глубины моего сердца.-- Теперь -- о, преподобный Баконъ! слова твоей мѣдной головы жужжатъ и въ моей душѣ, подобно ропоту безотвязнаго заимодавца: "Есть время, было время, нѣтъ болѣе времени!" -- Но довольно; боюсь разсердиться или растрогаться. "Vivamus, dum vivimus" -- гласитъ велемудрая Латинь. Такъ-то, почтенный мой домосѣдъ; прощайте.

КОНЕЦЪ.