ДЕВНЕНСКИ ИЗВОРИ ЗА ЕВРОПЕЙСКА И БЪЛГАРСКА ИСТОРИЯ (ДИЕБИ) :: 11. ВИКТОР ТЕПЛЯКОВ

Васъ ли, поклонникъ этой необъятной могилы, надъ которою тѣни Сципіоновъ и Павловъ Эмиліевъ, носясь въ туманѣ вѣковъ, говорятъ сердцу о древней столицѣ міра; сѣтуютъ о ея погибшемъ величіи, или утѣшаютъ всеобщимъ, неизбѣжнымъ жребіемъ царствъ и народовъ, начертаннымъ на ея краснорѣчивыхъ развалинахъ; васъ ли, говорю я, могъ бы занять однообразный разсказъ объ этихъ скудныхъ мраморахъ съ ихъ полуизглаженными надписями и барельефами, объ этѣхъ медаляхъ, покрытыхъ священною для антикваріевъ зеленью и безцѣнныхъ только въ глазахъ сихъ достопочтенныхъ собирателей вѣковыхъ грибовъ и полушекъ?-- Нѣтъ! лучи Генія, горящіе въ чертахъ оживотвореннаго мрамора, невыразимыя муки Лаокооновы и цѣлый міръ изящнаго еще не умерли въ памяти вашего сердца. -- Вы видѣли Пантеонъ; вы посѣщали мастерскую Кановы и..... Боже мой! можно ли сомнѣваться, что послѣ всего этого ваше воображеніе было бы не слишкомъ очаровано безцвѣтнымъ описаніемъ диковинокъ, обрѣтенныхъ мною посреди азіятской Варны. -- Но если я до сихъ поръ не рѣшался возмущать ими вашихъ италіянскихъ воспоминаній, то теперь не страшусь ни мало перенести мечты ваши изъ-подъ лавра, осѣняющаго могилу Мантуанскаго Лебедя, на очарованныя долины древняго Гемуса.

Давнымъ-давно мнѣ было уже тѣсно въ стѣнахъ полуразбитой Варны; давнымъ-давно душа моя...

. . . . . . . . рвалась къ лѣсамъ и къ волѣ,

Алкала воздуха полей;

но сначала -- коварная прелестница Археологія удерживала меня крѣпко-на-крѣпко въ своихъ объятіяхъ; потомъ -- наступленіе страстной недѣля внушило моей совѣсти благую мысль очистить покаяніемъ душу, чтобы въ случаѣ встрѣчи и неравнаго бою съ невѣрными, умереть по крайней мѣрѣ прямымъ Христіаниномъ подъ остріемъ проклятаго ятагана; но въ сторону балогурство! Походная церковь, воздвигнутая генераломъ Г. на одной изъ площадей Варнскихъ, есть тѣ самомъ дѣлѣ, трогательный символъ кроткаго христіанскаго благочестія. Ея убогій жестяный крестъ льетъ равнымъ образомъ свѣтлые лучи свои на могилы Рускихъ и Оттомановъ, примиренныхъ смертію и пріятельски перемѣшанныхъ другъ съ другомъ за симъ послѣднимъ рубежомъ всякаго человѣческаго разногласія. Я по истинѣ не знаю, съ чѣмъ сравнить эту набожную стремительность, съ коею наши воины толпились передо мной вокругъ священнаго алтаря, алкая небесной пищи и отраднаго облегченія отъ тайныхъ тягостей жизни. -- Вамъ безъ сомнѣнія извѣстно, какими красками божественный пѣвецъ Іерусалима изобразилъ высокую смѣсь гордаго военнаго мужества съ этимъ благочестивымъ смиреніемъ, которое наполняло душу Крестоносценъ, попиравшихъ обнаженными стопами землю, орошенную кровію искупителя. Не знаю, справедливо ли сравненіе; но смѣю увѣрить васъ, что предстоявшая мнѣ картина сливалась поминутно въ моемъ воображеніи съ этой разительною сценою.-- Ежедневная близость смерти, отдаленность отъ родины, воспоминаніе о милыхъ сердцу, покинутыхъ можетъ быть на вѣки -- воспоминаніе, столь естественное въ эту священную минуту -- согласитесь, что едвали трогательная простота подобнаго зрѣлища уступить всему блеску вашихъ великолѣпныхъ столичныхъ процессій.-- Бьюсь также объ закладъ, что благовѣстъ къ заутренѣ Cв. Пасхи засталъ насъ совсѣмъ въ различныхъ занятіяхъ: -- я въ это время читалъ Фауста, и какъ нарочно попалъ на не мѣсто, гдѣ безпокойный Докторъ, умиленный подобными звуками, роняетъ изъ рукъ чашу съ роковою отравою. Слѣдующіе за симъ стихами усугубили странную тревогу души моей:

Was sucht ihr, mдchtig und gelind,

Ihr Himmelstцne mich am Staube? и проч.

Остатокъ сего дивнаго монолога довершилъ ея неизъяснимое волненіе, проникнувъ, подобно голосу собственныхъ чувствъ, въ сокровенные изгибы моего сердца. Я громко прочелъ:

Sonst stьrzte sich der Himmelsliebe Kuss

Auf mich herab, in ernstem Sabbathstille;

Da klang so ahndungsovll des Glockentones Fьlle,

Und ein Gebeth war brьnstiger Genuss. . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Diess Lied verkьndete der Jugend muntre Spiele,

Der Frьhlingsfeyer freyes Glьck... и проч., и проч.

Голова мои пылала; я бросилъ съ досадою книгу и пошелъ къ заутринѣ..... Вы безъ сомнѣнія имѣете полное право назвать неумѣстнымъ этотъ странный поворотъ разсказа, Богъ знаетъ куда и зачѣмъ, съ прямаго пути его; но согласитесь, что для васъ, домосѣдовъ, даже самыя обыкновенныя мысли и приключенія странника бываютъ рѣдко не занимательны. Причина тому -- ихъ совершенное несходство со всѣмъ тѣмъ, что порождается однообразіемъ вашего едва текущаго существованія. Такъ, напримѣръ, въ это время какъ вы, встрѣтивъ свѣтлый праздникъ въ кругу своихъ домашнихъ Пенатовъ, готовились, вѣроятно, на оффиціяльную прогулку подъ качели -- я наслаждался бурнымъ ожиданіемъ непріятеля замыслившаго, какъ пронесся слухъ, воспользоваться мнимой безпечностію нашихъ въ первый день Пасхи. Генералъ Г., больной наканунѣ, расхаживалъ уже по комнатѣ, когда и посѣтилъ его послѣ заутрени, и на вопросъ мой: въ самомъ ли дѣлѣ будутъ къ намъ незваные гости?-- отвѣчалъ: "Милости просимъ! мы готовы принять ихъ." Между тѣмъ, отправленный для рекогносцировки адъютантъ донесъ, что Турки дѣйствительно перешли въ это утро Камчикъ, схватили съ передовыхъ нашихъ постовъ одного казака, отрѣзали ему голову, и похитивъ десятокъ найденныхъ при немъ сребрениковъ, возвратились на противоположную сторону. -- Передъ вечеромъ генералъ Г. пригласилъ меня прогуляться съ собою въ лагерь, расположенный на южной сторонѣ крѣпости. Вы, знакомые съ весною благословенной Авзоніи, вы конечно не отвергнете этой таинственной симпатіи, которая существуетъ между природою и внутренней жизнію человѣка: а потому, и смѣло позволяю себѣ назвать неизъяснимымъ это волшебное наслажденіе, которое наполняло мою душу при видѣ Варны и ея живописныхъ окрестностей, столь обворожительныхъ въ настоящее время года, столь разноцвѣтныхъ въ соединеніи съ этой восточной пестротою, которая мелькаетъ теперь новымъ блескомъ на разнообразныхъ толпахъ народа, страстнаго охотника до всякихъ праздничныхъ игрищъ и удовольствій. Громъ военной музыки и голосъ родимыхъ пѣсенъ оторвали мое воображеніе отъ картинъ радужнаго Востока, когда русскіе шатры представились глазамъ моимъ, подобно бѣлому стаду, разсѣянному по ковру муравчатой пажити. Не стану говорить вамъ о впечатлѣніяхъ, почерпнутыхъ моимъ сердцемъ въ шумномъ воинскомъ станѣ, гдѣ все -- и "не одна во полѣ дороженька", и "ты нашъ сельскій пѣтухъ" и переносили мою душу -- то подъ соломенную кровлю уединенной русской хижины, то на гладкую питерскую дорогу, по коей нѣкогда, въ ясную морозную ночь, залетная тройка мчала вихремъ мои лубочные пошевни, и гдѣ однозвучный гудъ валдайскаго колокольчика или заунывная мелодія ямской пѣсни, говорили моему сердцу о священной старинѣ нашего отечества. Черезъ нѣсколько дней, совсѣмъ другія воспоминанія волновали мечты мои: очарованный взоръ мой любовался уже картинами древней, холмистой Мизіи.

24-го текущаго мѣсяца я возложилъ на себя вновь свои бранные доспѣхи и около 3-хъ часовъ послѣ обѣда потянулся на тощей казачей клячѣ къ западнымъ воротамъ Варны. -- "Въ Римѣ живи по-римски" -- говоритъ пословица; а потому мудрено ли, что и я находясь въ Турціи, рѣшился на этотъ разъ обезьянить благоразумный фатализмъ оттоманскій. Не взирая на многочисленныя непріятельскія партіи, мелькающія по временамъ въ промежуткахъ нашей операціонной линіи отъ Проводъ до Варны, два только казака и мой неустрашимый La Fleur, живой арсеналъ, съ огромной венгерской саблею у бедра, съ предлиннымъ арнаутскимъ ружьемъ и короткимъ карабиномъ за плечами, съ черкесскимъ кинжаломъ, турецкимъ ятаганомъ и нѣсколькими парами тульскихъ пистолетовъ у пояса -- составили всю мою свиту. Встрѣченныя нами у воротъ крѣпости похороны, показались моимъ спутникамъ знакомъ гибельнаго предзнаменованія; а дикіе надгробные мраморы; расположенные стоймя на могилахъ стараго чумнаго кладбища, наполнили и мое воображеніе самыми черными думами, мелькнувъ на правой сторонѣ дороги, подобно мшистымъ пнямъ вырубленнаго встарину лѣса. Синяя пелена моря осталась позади меня; я ѣхалъ берегомъ его Лимана, называемаго здѣсь -- то Варнскимъ, то Девнинскимъ. Сначала ровная, гладкая какъ растянутое полотно дорога -- привела мнѣ на мысли нашъ звонкій петербургскій шоссе; но вскорѣ, свѣжесть и живописная красота болгарской природы, изгладили его изъ моей памяти. Душа весны встрѣтила меня на сихъ роскошныхъ долинахъ и какъ будто поздравила съ отраднымъ избавленіемъ отъ стѣнъ Варны, душной, нечистой, обширной могилы столькихъ тысячь воиновъ. Мало-по-малу все мое существованіе слилось съ этой волшебной природою; и только тяжелый скрыпъ артиллерійскихъ обозовъ, свѣтлый мѣдь пушекъ, русскіе мундиры и тому подобные эпизоды прерывали на минуту созерцательное состояніе души моей, мелькая вдалекѣ изъ-за кудрявой зелени кустарника, цвѣтущаго по обѣимъ сторонамъ дороги. Малые Балканы, начиная отсюда подымаются выше и выше къ Юго-Западу, кажутся издали обтянутыми пышнымъ яркозеленымъ бархатомъ. Огромныя фруктовыя деревы образують и здѣсь -- то густыя аллеи, то темныя бесѣдки, или рѣдкими свѣтлозелеными рощами тянутся по горному скату. И здѣсь, почти черезъ каждыя три версты, говорливый фонтанъ приглашаетъ васъ освѣжиться своей студеною влагою.-- Вамъ конечно знакомо сочиненіе генерала Андреосси о водоемахъ или бендахъ константинопольскихъ. Это сочиненіе и еще болѣе подробности извѣстнаго оріенталиста Г. Гаммера, почерпнутыя изъ описаній турецкаго автора Челеби-Заде, могутъ удовлетворить вполнѣ вашему любопытству о семъ предметѣ.-- Страсть Туровъ воздвигать повсюду подобныя водохранилища, есть, по словамъ жителей, дѣло истиннаго благочестія -- дѣло, столь же священное, какъ эти религіозныя приношенія, коими наши праотцы обогащали церкви и монастыри, прославленные чудотворствомъ. Холмистая почва Болгаріи, и слѣдовательно изобиліе горныхъ ключей способствуютъ наиболѣе сему благому обычаю.-- Черезъ нѣсколько минутъ казаки поворотили вправо съ дороги -- и я увидѣлъ передъ собой довольно огромное каменное строеніе, съ небольшими круглыми башнями по угламъ и съ разными другими украшеніями феодальной Европы. Таковая архитектура побудила меня мимоходомъ замѣтитъ, что мысль о прототипѣ готическаго зодчества, занятаго Крестоносцами на Востокѣ, есть ипотеза не вовсе неосновательная. "Это бывшая турецкая гостинница (ханъ), а теперь нашъ казачій притинъ" -- сказалъ мнѣ одинъ изъ Донцовъ, прибавя, что въ этомъ мѣстѣ мнѣ должно непремѣнно смѣнить ихъ. На дворѣ строенія нашелъ я десятка два казачьихъ лошадей, изъ коихъ нѣкоторыя были привязаны къ воткнутымъ въ землю пикамъ, осѣдланы, взнузданы и словомъ -- ежеминутно готовы въ походъ и на битву. Черезъ четверть часа свѣжіе коня тянули уже весь мой вьюкъ живой и бездушный, вмѣстѣ съ собственной моей особою, далѣе.

Чѣмъ больше подвигался я впередъ, тѣмъ живѣе и привлекательнѣе становилась природа, тѣмъ ярче и роскошнѣе казалась мнѣ эта необыкновенная растительность, столь богатая красотою формъ и удивительнымъ разнообразіемъ цвѣтовъ и оттѣнковъ. Нѣжная апрѣльская лазурь восточнаго неба: синія волны Лимана, сверкающія сквозь пышный кустарникъ своего излучистаго берега; живописныя группы холмовъ, увѣнчанныхъ вѣковыми деревьями; муравчатые ковры долинъ, лежащихъ въ глубокомъ безмолвіи посреди румяной ограды скалъ...-- но какъ изобразить вамъ эту легкую, нечувствительную постепенность красокъ, посредствомъ коей всѣ сіи разнородныя части сливаются въ одно восхитительное цѣлое! Повѣрите ли, что самые слѣды войны -- каменные остатки турецкихъ деревень, разбросанные по сторонамъ дороги, не только не разногласятъ, но составляютъ даже единственную гармонію съ задумчивой красотою природы, говоря сердцу о своемъ столь еще не давнемъ существованіи. Иногда -- узкая тропинка, отдѣляясь прямымъ угломъ отъ дороги, тянется излучистой чертою къ развалинамъ, бѣлѣющейся вдалекѣ хижины; иногда -- узорчатая пелена луговъ, освобождаясь отъ висящихъ надъ нею утесовъ, принимаетъ видъ зеленаго ристалища; пестрые, опоясывающіе ее косогоры, кажутся издали террасами великолѣпнаго англійскаго парка: дивные образцы представляются на каждомъ шагу подражанію самаго прихотливаго искуства.

Верстахъ въ трехъ отъ Гебеджи пересѣкается Лиманъ, соединенный съ Чернымъ Моремъ почти у самыхъ стѣнъ Варны небольшой рѣчкою, называемой именемъ сей крѣпости. Въ этомъ мѣстѣ устроена пристань для сгруженія запасовъ, привозимыхъ изъ Варны для войскъ, расположенныхъ отъ Гебеджи до Проводъ, т. е. до конца нашей операціонной линій въ этой части Болгаріи. Отсюда дорога круто поворачиваетъ на право, и извиваясь у подошвы сѣверныхъ горъ, тянется небольшой поляною къ закрытому кустами Гебеджинскому редуту. Надгробный, вѣроятно русскій крестъ, желтѣющійся посреди оной, поразилъ меня въ особенности какимъ-то отраднымъ сліяніемъ смерти съ тихой, меланхолической красотой сего мѣста. -- Какой странникъ не положилъ бы здѣсь своего посоха, какой скиталецъ не позавидовалъ бы счастливцу, коего пріютъ долженъ бытъ столь безмятеженъ въ нѣдрахъ сей живописной могилы! -- Но между тѣмъ, донской Буцефалъ мой не стоялъ на мѣстѣ, и черезъ нѣсколько минутъ передовая стража остановила уже меня у воротъ грознаго Гебеджинскаго укрѣпленія.

Съ перваго взгляда этотъ редутъ показался бы вамъ какимъ нибудь мирнымъ селеніемъ, разбросаннымъ во глубинѣ зеленой лощины, у подошвы разнообразной цѣпи горъ, подымающихся необозримымъ амфитеатромъ къ Востоку и Западу. Синее Девнинское озеро, сверкающее во глубинѣ сей буколической картины, выполняетъ послѣднее требованіе самаго взыскательнаго пейзажиста. Другой взглядъ на Гебеджинское укрѣпленіе представляетъ вамъ эту нѣжную, Клодъ-Лореневскую природу въ яркомъ сліяніи съ живой лагерной пестротою Горація Вернета. Низкія, устроенныя въ четыре ряда землянки -- прошлогоднія квартиры зимовавшаго здѣсь полка -- принимаютъ видъ деревни, одушевленной шумнымъ волненіемъ войска; а хлопотливая суета вокругъ маркитантскихъ обозовъ проливаетъ на эту деревню базарный блескъ какого-нибудь великороссійскаго праздника. Taковое сходство поражаетъ ваше вниманіе до тѣхъ поръ, пока ворота редута не затворились за вами. Тамъ -- грозныя челюсти пушекъ, направленныхъ на окрестность изо всѣхъ угловъ укрѣпленія, ряды блѣднозеленыхъ артиллерійскихъ ящиковъ, свѣтлыя пирамиды ружій, цѣлыя системы желѣзныхъ звѣздъ, образуемыхъ грудами штыковъ, столь яркихъ при блескѣ заходящаго солнца -- и этотъ глухой барабанный грохотъ, и это рѣзкое пронзительное завыванье трескучей трубы, и всѣ сіи подстрекательныя орудія смерти, наполняютъ ваше сердце кипящимъ упоеніемъ этой огромной травли, которую человѣкъ называетъ сраженіемъ.